отрывок из автобиографической повести «Временные трудности»
УХОД ИЗ ШКОЛЫ
Мой уход из школы был продиктован исключительно бегством от трудностей. Окончив 8 класс на «три» и «четыре». я потратил много сил, потому решил «отдохнуть».
Кем быть меня тогда не особенно волновало по младости лет. Хотелось лишь «бескровно» получить аттестат или диплом, а потом уже думать о будущем.
Ах, как я уходил из школы! Сама директор приходила к нам домой и уговаривала меня и моих родных, чтобы я не уходил после 8 класса! Но, поскольку мне была дана свобода выбора, то я и «выбрал». Да так, что потом сам стыдился собственного диплома. И не из-за оценок в нём, а того учебного заведения, в коем учился.
Вобщем, интеллигентный мальчик, в шестнадцать лет вовсю пишущий стихи и начинающий собирать библиотеку русской классической литературы, взял да и пошёл в ПТУ. И все три года учёбы в нем плевался от одногруппников и большинства преподавателей. Ни те, ни другие, конечно. не были виноваты в моей глупости. Зато я впервые для себя уяснил, что «Свобода бывает кусачей…».
ПТУ
И вот, я поступил учиться на профессию часовщика, поскольку профессия довольно лёгкая.
Контингент пэтэушников известен, о нём даже Майк Науменко песню «Гопники» написал. Но, как говаривал один мой друг юности: «Связался с хулиганьём – терпи!». Так что приходилось терпеть прибабахи рабочей молодёжи. ПТУ называть не буду – двадцать лет прошло, зачем заведению репутацию портить?
Главное, чем отличался советский пэтэушник – это серостью. Оно и понятно – куда шёл хулиган и двоечник при советской власти? разумеется, в рабочие. А часовщик тех лет в принципе тот же пролетарий. И преподаватели за редким исключением мало чем отличались от учащихся.
Имея счастливое свойство характера приспосабливаться к любым ситуациям, я всё же нашёл что-то положительное в собственном пэтэушничестве. Как раз тогда, во второй половине 80-х , был расцвет русского рока, и я. полюбив его всей душой, пошёл заниматься в ДК Профтехобразования. Не знаю, существует ли такой сейчас. Он находился где-то на ул. Сурикова.
В ДК Профтехобразования попробовал научиться играть на бас-гитаре, даже хотел сочинять песни в стиле хэви-металл на стихи Велимира Хлебникова – я тогда как раз его для себя открыл. Да и на какой-то мой текст там написали песню. Но главное – мне в этом ДК так шандарахнули по ушам тяжёлым роком, что я отходил целых четыре дня!
А ещё кто-то из преподавателей, зная, что я пишу стихи, дал задание читать чьи-то неудобоваримые, но идейно правильные вирши на первом Дне Города в Туле. Там впервые увидел живого тульского поэта, коим оказался Ходулин.
В 1988г. я получил «корочку» об окончании ПТУ и выпросил никуда меня не распределять, потому что, в отличие от школьных знаний, в профессии я был полный нуль. Да и не хотел становиться часовщиком.
По правилам, надо было куда-то устроиться, чтобы оправдать «свободный диплом». И я зашёл в первое же попавшееся место, чтобы отвязались. Таковым оказалась типография, куда взяли учеником печатника.
Первое, что замечаешь, входя в здание типографии – жуткая вонь краски и бесконечный шум. Это так
на меня подействовало, что часто потом в голове проносился странный гул. А сны о типографии снятся и до сих пор.
Но оттуда я ушёл не только из-за вони и гула, а ещё и потому, что так и не понял, как надо работать на огромном красящем агрегате. Лишний раз подтвердилась моя несовместимость с техникой.
К тому времени у меня были длинные волосы. Я съездил в Москву, посмотреть на хиппанов. Те за своего приняли: когда попытался дать денег уличным певцам, сказали: «Со своих не берём!» Но всё же — система оказалась грязной, пропитой-проколотой… Ужас! Думаю: «Куда меня несёт?!» Плюнул и возвратился в Тулу. Хиппанов же нашёл и здесь, причём довольно трезвых и умных. Была компания у тогдашнего художника-оформителя кинотеатра «Родина» Алексея Клишина. Собирались. пели песни, читали стихи, вели дискуссии… Вобщем, нашёл-таки богему.
СТОРОЖ
Надо было устраиваться на работу. Тем более, что по тогдашним законам могли припаять тунеядство. И милиция приходила. Спрашивала: «А где это вы работаете, молодой человек?».
В армию я не попал – были в детстве проблемы с сердцем и врачи не пустили и правильно сделали. Но работу надо было искать. И о поступлении в институт уже задумывался, поскольку диплома об окончании ПТУ было мало.
Вскоре устроился сторожем на завод РТИ.
Это было золотое время. И не только потому, что мне тогда было 20 лет… Появилась куча свободного времени, ночи сладкого одиночества и отсутствие контроля. А со сторожевым начальством я прекрасно ладил. Пока оно не стало подлавливать заснувшим на посту… Но оно и само работало спустя рукава, потому жить не мешало.
Здесь я получил квалификацию сторожа 1 разряда, чем до сих пор горжусь.
Сидя на посту, попивая крепкий чай, прикуривая временами от электрической лампочки – спички иногда кончались – я усиленно готовился к поступлению в институт.
ЗОЛОТОЙ УЧЕБНЫЙ ГОД
И вот, что называется, свершилось! Я поступил на первый курс филфака тульского пединститута.
Мне повезло – ещё застал в живых тех, кем по праву гордится Тула. Читал лекции по древнерусской литературе Николай Александрович Милонов, хвалил меня за правильное чтение на древнерусском языке; преподавал античную литературу Виктор Семёнович Камышев, с которым легко было найти общий язык любому умному студенту; мои стихи нравились Галине Ивановне Лубянской, читавшей теорию литературы… Вобщем, я чувствовал, что наконец нашёл нормальных людей, а бывшему пэтэушнику только того и надо было.
Но – отдавшись целиком литературе, я не придавал особого значения русскому языку, который оказался сродни нелюбимой со школьных лет математике. Так, убегая от одних трудностей, я нажил себе другие.
Когда у бывших или преподавателей филфака заходит разговор о Дим Димыче, все сходятся на том, что как учёный он бесспорная величина, но как преподаватель… Беляев любил заниматься лишь с теми, кто ему был интересен, остальных как бы и не существовало. И потому, когда он рассказывал свои теории, коих не отыщешь ни в одном ученике, те, кто его понимал, успешно сдавали ему экзамены. Остальные выматывались на пересдаче. С такими мозгами ему бы не в Туле работать, а где-нибудь в Москве, а то и в Оксфорде.
Вот на Беляеве я и погорел. И не только я. И не только на филфаке. Когда лишился Беляев деканства и был «сослан» на педфак, то говорили, что однажды он из ста экзаменующихся девушек «завалил» девяносто. Я же шесть раз пересдавал ему фонетику и, в конце концов, не выдержал:
забрал документы из института. На Дим Димыча зла никогда не держал – по сути, он такой же неформал, как я. Ему было важно научить студента думать, и он ставил перед нами высокую планку. И нынешние молодые преподаватели кафедры русского языка почти все его ученики. В этом нетрадиционном для тех лет подходе к обучению я и вижу его «неформальность». Вобщем, таких как он, мне всегда хотелось иметь среди друзей, и никогда – среди врагов.
В тот год я учился вместе с такими известными теперь людьми, как Дмитрий Мулыгин – поэт и основатель рок-группы «Ворон Кутха»; Александр Аладин – «отец тульского концептуализма»; Сергей Ефанов – поэт и прозаик; Андрей Коровин – московский авангардный тусовщик …
Из прекрасного пола это нынешние преподаватели филфака Нелли Красовская и Ирина Ерохина. У них мне даже довелось потом учиться, но об этом после.
Тогда, в тот прекрасный год на излёте советской власти, я был счастлив от общения с умными людьми. Будучи с юношеских лет поклонником декадентов, создал заодно с Аладиным стенную газету под названием «Склеп», где мы разместили рядом со стихами Брюсова, Бальмонта и Сологуба и свои робкие подражания в стиле «декаданс». А мои строки «По заливам потрясений ходят сумрачные тени…» долго крутились у одной девушки в голове…
В коридоре, на месте, где нынче восседает благообразная статуя Льва Николаевича, сидел изваянный в гипсе Володя Ульянов и жадно посматривал в сторону лестничного пролёта. Там, возле туалета, собирались студенты и курили. Володя смотрел, словно просил оставить ему бычок. Кто-то взял и покрасил Ленину глаза, отчего его взгляд стал ещё выразительней. Нога юного вождя пролетариата должна была вот-вот отвалиться – на неё было так удобно вешать сумки! Уже в девяностые Ульянова убрали и посадили Льва Николаевича: всё же пединститут носит имя великого яснополянского старца, а не неудачливого юриста и революционера.
И всё было так по-доброму и весело, но вот пришлось оставить сии стены и с сентября 1991г. я перестал быть студентом пединститута.
ПОСТУПЛЕНИЯ И ПРОВАЛЫ
Когда уходил из педа, то надеялся вернуться в него на следующий же год – восстановиться, либо поступить заново. После первого курса не восстанавливали, и пришлось поступить. Естественно, я и не собирался готовиться – ведь проучился целый год, а значит, что-то уже знаю – так тогда рассуждал, думая, что, поступив легко в 1990г., поступлю и в 1992г. Ан не тут-то было! Полный провал по русскому языку – «двойка». Тут ещё эти политические и экономические пертурбации в стране… И я махнул рукой на учёбу и подался торговать книгами к своему другу. Мы с ним ещё летом 1991г. занимались книготорговлей, как компаньоны, но вскоре я понял, что коммерсант я никудышный и забрал свою долю. Помыкавшись полгода, полгода, вновь пришёл, уже простым продавцом – есть-то что-то надо было! и следующие три года то уходил, то возвращался к нему. В один из своих уходов, как раз в 1993г., два месяца работал швейцаром в 1-м корпусе педа, там же, где до того учился. И дело было не в зарплате – тоска замучила.
И всё-таки я не сдался! Два года работал и штурмовал русский язык, желая вернуть тот «золотой» год. И в июле 1995г. поступал заново. Но опять меня ждал облом. Подал на апелляцию, пришёл посмотреть на свои ошибки в диктанте и задании, попробовал выписать их на бумажку и унести. Так не дали! Что за идиотские правила! Почему абитуриент не может взять домой свои ошибки, чтобы понять на досуге в чём его промах?! Пытались отнять бумажку, я уже хотел прыгнуть с ней в окно, но – четвёртый этаж, а рисковать никогда не было в моих правилах. Тогда я впихнул её в рот, сжевал и проглотил. После чего гордо вышел из аудитории.
На
следующий год поступал заново, но уже на Заочное отделение. Я бы и в 1990г. поступал на него, но по тем дурацким советским правилам на Заочное можно было поступать, лишь поработав два года в школе. А такого стажа у меня, разумеется, не было. Потом поступал уже в 1996г., когда правила изменились. Но оказалось, что таких «умных» как я довольно много и я снова провалился – не хватило мест.
Вот тогда-то я и решил оставить попытки, смирился с тем, что «дважды в одну реку не войдёшь» и «выше головы не прыгнешь». Устроился коммерческим агентом в одну из тогдашних крохотных фирмочек, распространяющих канцтовары по учреждениям. А потом мы с Сергеем Ефановым работали на автостоянке Александра Аладина. Жизнь, кажется, начала налаживаться, я даже умудрялся покупать красную рыбу с икрой… Но тут грянул дефолт, денег стало не хватать, стоянку Аладин продал, и я оказался снова со всей страной в одной глубокой … яме. Но вместо того, чтобы спиваться, я решил попытать счастья в последний раз и поступить на филфак.
Нашёлся хороший человек, который спонсировал меня деньгами. Я заплатил за обучение на подготовительных курсах в педе, где обучался полгода с октября по апрель, и, наконец, в июне 1999г. поступил на Заочное отделение. К тому времени филология перестала интересовать большинство абитуриентов, и на факультете Русская филология, теперь уже педуниверситета, означился недобор. Потому поступили даже те, кто имел «тройки» на экзаменах.
СНОВА СТУДЕНТ
Так свершилась моя мечта – я снова стал студентом педа. И сразу принялся за учёбу. Причём, так рьяно, что даже на югах, куда уезжал отдохнуть, учил русский язык. А свою пишущую машинку так раздолбал за шесть лет, переписывая лекции, что стёрлись литеры и опухли пальцы. Хорошие люди помогали мне деньгами, я и сам работал то звукооператором в театре «У Толстовской заставы», то смотрителем и дворником в музее «Тульские древности», то социальным педагогом в подростковом клубе «Косогорец», то дворником в Банке Москвы…
Писал курсовые по психологии («Девиантное поведение подростков»), психолингвистике («Субъективное восприятие сказки К.Чуковского «Тараканище») и литературе («Мифологические мотивы в романах В.Пелевина «Чапаев и Пустота» и «Джинирейшен Пи»). Причём не скачивал с интернета, а писал сам, своими словами и своими руками, на пишущей машинке. Учился, почувствовав острейший интеллектуальный голод. Мне так и говорили: «Ты, Саша, странный студент – ты учишься!».
Наконец, написал дипломную (Высшую Квалификационную Работу) «Литературная летопись Тульского края», своебразно продолжая труд Н.А.Милонова о писателях Тулы и области в двадцатом веке. В дипломной описывал литературный процесс в Туле и области в 1990-х годах, а руководителем была Т.М.Макарова.
Поступая в пед, я собирался затем стать учителем словесником. Но практика в школе, работа социальным педагогом в подростковом клубе и воспитателем в детском лагере развеяли мои иллюзии о пригодности к такому труду. Какой, спрашивается, из интроверта педагог или воспитатель? На школьной практике я читал детям свои стихи, в «Косогорце»пытался учить и самих детей их писать, а в лагере рассказывал страшные истории на ночь, днём же вёл с детьми философские беседы. В результате дети меня не понимали, а взрослые недоумевали, зачем я «гружу» детские головы всяким вздором. Так что я понял, что педагог из меня никакой и надо заниматься чем-то другим. И подался в библиотекари, о чём не жалею. Но это уже другая история.
КОНЕЦ